Книга Запад Беларуси: исторический пазл - Евгений Евгеньевич Асноревский

замуж за Стефана Ромера и Свислочь перешла роду жениха. Позднее (вероятно, в результате продажи) имение оказалось в руках Пусловских. У Вандалина Пусловского, строителя известного Косовского дворца-замка, была дочь Мария, которая вышла замуж за графа Красинского. После этого пара и построила, в конце XIX века (по другим данным начале ХХ) красивый особняк в своём имении Свислочь. Этот дом стал летней резиденцией Красинских, в которой Марта отдыхала от суетной Варшавы, где граф и графиня владели легендарным дворцом, под названием «Круликарня». Во времена последнего монарха Речи Посполитой «Круликарня» имела репутацию элитного борделя, но графиня Марта сделала свой дом пристанищем для людей с несколько иными занятиями. У графини, согласно сведений историков, гостили самые выдающиеся в Польше люди искусства, в том числе Генрих Сенкевич и Владислав Реймонт, а также политические деятели страны, такие как премьер Юлиан Новак. Предполагается, что проживая в Свислочи, Марта не изменяла своим привычкам и приглашала на приёмы выдающуюся гродненскую писательницу Элизу Ожешко.

Марта Красинская.

Дворец Красинских обычно маркируют стилем модерн, хотя тут, пожалуй, уместнее говорить о польском архитектурном романтизме. Шикарные каменные цоколь и портал дома придают ему монументальность. Необыкновенно красивая каменная галерея, увы, частично заложена кирпичом. Эти детали делают особняк уникальным, в масштабе всей Беларуси, объектом.

В Свислочи расположен ещё весьма интересный и довольно крупный деревянный дом в так называемом закопанском стиле, построенный в период 20-30-х годов ХХ века.

Фрагмент 21. Лев революции о Брестском мире

Брестский мир — это соглашение между так называемыми Центральными державами, в блоке которых верховодила Германская империя, и Россией, уже возглавляемой большевиками, которые как раз вступили на путь признания их акторами в системе международной политики.

Лев Троцкий в период работы над Брестским миром.

Договор был призван обеспечить мир между Германией и Россией, который позволил бы руководителям первой сосредоточить силы на западном фронте, а лидерам второй выйти из сражений Первой мировой войны и сосредоточиться на внутренних конфликтах. Договор был подписан 3 марта 1918 года, в Бресте над Бугом.

Об этом эпохальной событии, значение которого находится в том же ряду, что и значение Брестской унии 1596 года, можно рассказывать долго и красочно. Однако в рамках этой короткой заметки автор не будет пытаться подробно освятить все хитросплетения эпопеи Брестского мира, а лишь даст слово одному из главных его архитекторов, известному как «Лев революции», то есть Лейбе Давидовичу Бронштейну, иначе именуемому Лев Троцкий. Судя по анализу поисковой статистики интернета теперь публику намного больше интересует кино про Льва Давидовича, чем его книги, хотя революционер писал много и мог бы, будь он жив, похвалиться не только порнографическим письмом жене, но и целыми томами своих сочинений. В одной из работ Троцкого, а именно первой части труда «Советская Республика и капиталистический мир» можно прочесть следующие строки:

«Брест-Литовские мирные переговоры — в наше быстротекущее время — отошли уже в область далёкого прошлого. В Брест-Литовск мы отправлялись для того, чтобы заключить мир. Почему? Потому, что воевать не могли. На совещании представителей фронта мы произвели предварительно анкету, вывод которой был совершенно ясен: армия не хочет и не может воевать. Вывод этот был, впрочем, только формальным подтверждением вполне очевидного факта. Солдаты, пробуждённые революцией, восстановленные ею против империалистической войны, не успевшие ещё ни передохнуть, ни тем более разобраться во всей сложности мировой обстановки, не хотели более ни одного лишнего дня оставаться в окопах. Раз мы не могли вести войну, — мы вынуждены были заключить мир.

Но в то же время мы стремились использовать самые переговоры в целях международной революционной пропаганды.

Поистине, Брест-Литовская конференция была самой причудливой комбинацией, какую могла создать история: по одну сторону стола — представители могущественного тогда милитаризма, насквозь проникнутого победоносным солдафонством, кастовой надменностью и величайшим презрением ко всему не истинно гогенцоллернско-прусско-немецкому; по другую сторону — представители пролетарской революции, вчерашние эмигранты, которые в Берлин Гогенцоллерна въезжали не иначе, как с фальшивым паспортом в кармане.

После нашей формальной капитуляции в Брест-Литовске, германский империализм не продержался и 9 месяцев. История доставила нам недурной реванш — пока ещё, правда, далеко не полный: во-первых, партия Либкнехта и Люксембург не вырвала ещё власти из рук лакеев, временно пришедших на смену господам; во-вторых, победители наших бывших победителей ещё не побеждены. Англо-французский империализм ещё не только жив, но и опасен.

Германский империализм вступил с нами в переговоры, ибо надеялся справиться с нами без труда. Англо-французский империализм не верит себе и потому боится нас. Если для того, чтобы опрокинуть австро-германский империализм, истории понадобился этап Бреста, то это вовсе не значит, что, уходя от Бреста, англо-французские хищники уйдут от гибели. История изобретательна, и в распоряжении её имеется много методов и средств, а мы не доктринёры и охотно примем гибель наших врагов, независимо от того, в каком виде она обрушится на их головы».

В этом тексте Лев Давидович, конечно же, демонстрирует отличный пример классовой нетерпимости и неукротимой решимости бороться с коллективным Западом, который, в данном случае, обозначен как некая группа буржуазных угнетателей, но сущностно Троцкий здесь выглядит апологетом всё той же идеи войны России и Европы, которая никак не может окончательно остаться лишь предметом изучения историков, потому что время от времени обретает плоть и кровь в виде реальных боестолкновений. Так или иначе Льву Давидовичу не удалось увидеть гибель «англо-французских хищников», и дело даже не в том, что и спустя сто лет после создания его текста эти хищники продолжают процветать. Быть может, если бы Троцкий имел возможность прожить столько же, сколько ветхозаветный Ной, то и дождался, наконец, падения клятых буржуа — кто знает. Однако сам Лев Давидович лишился, как известно, даже теоретического шанса поставить рекорды и удивить геронтологов, по причине гибели от рук… нет, не классово чуждых империалистов, а агента его бывшего соратника, товарища Сталина.

Что касается Брестского мира, то здесь Троцкий, по мнению автора, разыграл неплохую комбинацию и в итоге победил в Гражданской войне, закрепив власть большевиков. Победителей не судят — говорят люди, хотя здесь вспоминается ещё одно, в своё время популярное выражение: «Врёт, как Троцкий!»

Кластер 3. Крупнейший город на Западе Беларуси

Фрагмент 22. Белорусская Гранада

После захвата Гродно немецкими войсками, в период Первой мировой войны, новая администрация, естественно, начала обустраиваться на подконтрольных территориях, хотя шаткость её положения была очевидна самим немецким военным. Одним из важных элементов своеобразной нормализации городской жизни стал выпуск немецкоязычной газеты «Grodnoer Zeitung», в которой авторы, с мастерством опытных журналистов, стали вписывать город в контекст немецкой нации, указывая на различные немецкие следы в городе над Неманом. Внимание читателя обращалось и на фамилию Антония Тизенгауза, и на памятники гродненского лютеранского кладбища, и на другие элементы, которые можно было более-менее органично встроить в новую, немецкую культурную парадигму города. Эти заметки представляют немалый интерес для историков поскольку содержат некоторые уникальные сведенья. В данной книге автор посвятит три главы цитатам из «Grodnoer Zeitung». Это первая из них, в которой описывается, среди прочего, штурм города:

«Во время войны часто приходится слышать, что она иногда кажется сном тем, кто ее переживает, слышать это от людей, которые в целом склонны мыслить вполне трезво и действительно разумно. Вполне может быть, что от непривычности, привнесённой в бытие людей могучими внешними переживаниями, многие ощущают более, чем прежде, сновидческую, мимолётность нашего бытия.

Каждый раз, когда я снова вижу Гродно, я чувствую иллюзорность нашего существования. Чувствую уже от дрожащего железнодорожного моста, который мы протянули высоко над Неманом и его глубокой долиной, на месте старого,